время как его уксусная супруга была наполнена ими. Но пока я оставался на месте, перехватывая скрытые взгляды юных леди и серьёзно говоря со стариком об Иллинойсе, реке Огайо и прекрасных фермах в долине Дженеси, где во время сбора урожая много тысяч рабочих выходит на пшеничные поля.
Так держать, Веллингборо, думал я, не давай старой леди времени на размышление, так держать, мой мальчик, и приглашение на чай вознаградит тебя. Наконец, оно прозвучало, и старая леди стала реже кидать свои хмурые взгляды.
Это была самая восхитительная еда, все три чаровницы сидели с одной стороны напротив меня, сидевшего между стариком и его женой. Средняя чаровница налила чай «сучон» и вручила мне намазанные маслом маффины, а такие маффины никогда не намазываются маслом с другой стороны Атлантики. У масла был душистый запах, ей-богу, оно было просто восхитительно.
И они сидели там – я имею в виду, чаровницы, – поедая эти намазанные маслом кексы, – ну, просто зрелище. Я очень сожалел, что сам не был намазанным маслом кексом. Каждую минуту они становились всё более и более солидными, и я не мог удержаться от мысли, что стоило бы увезти домой красивую английскую жену! как смотрели бы мои друзья! леди из Англии!
Я, возможно, ошибался, но, конечно же, решил, что Матильда – та, кто подала мне молоко, – иногда смотрела более доброжелательно в ту сторону, где я сидел. Она, конечно, смотрела на мой жакет, и я был вынужден так думать про себя. Могло ли быть, что на неё обрушилась любовь с первого взгляда? О, восторг! Но, о, страдание! Не из-за того ли не было вопросом, что смотревшим на неё поклонником был Веллингборо?
По прошествии времени старая леди поглядела на дверь и поделилась некоторыми выводами о том, что всё же обратный путь до города будет долгим. Она вручила мне намазанные маслом кексы, как будто совершила заключительный акт гостеприимства, и другими беспокойными действиями неопределённо намекнула, что я должен покинуть лагерь.
Я медленно поднялся, и пробормотал свою благодарность, и поклонился, и попытался исчезнуть, но покуда я суетливо вертелся, и кланялся, и благодарил, то задерживался ещё и ещё. О чаровницы! о пери, думал я, я должен уйти? Да, Веллингборо, должен, поэтому я отвесил отчаянный поклон и бросился к выходу.
Я никогда не видел их с тех пор: нет, не слышал о них, но по сей день живу холостяком из-за тех восхитительных очаровашек.
Когда длинные сумерки всё глубже и глубже погружались в ночь, я вошёл в город и, тяжело тащась своим уединённым путём всё к тем же самым старым докам, прошёл через ворота и продрался сквозь запах дёгтя и ряды судов, стоящих между причалом и «Горцем». Моим единственным приютом была моя койка, я оказался в ней и, утомлённый своей длинной прогулкой, скоро уснул крепким сном, наполненным сновидениями о красных щеках и розах.
Глава XLIV
Редберн выставляет господина Гарри Болтона на благосклонное рассмотрение читателя
В этот день, последовавший за моей воскресной прогулкой за город, когда я уже был в Англии четыре недели или больше, я завёл знакомство с красивым, воспитанным, но неудачливым молодым человеком, юношей Гарри Болтоном. Он был одним из тех маленьких, но отлично сложенных существ с вьющимися волосами и гладкими мышцами, который, кажется, родился в шёлковом коконе. У него было нежное, как у девочки, лицо румяного брюнета, его ноги были маленькими, его руки были белыми, а глаза его были большими, чёрными и женственными, и с поэтической точки зрения его голос был похож на звук арфы.
Но где среди покрытых дёгтем доков, дымных матросских переулков и второстепенных дорог морского порта юный потрёпанный янки может столкнуться с таким изысканным юношей?
Несколько вечеров подряд я замечал его на нашей улице возле пансионов, стоящего в дверях и молча внимающего оживлённым сценам за ними. Его красота, платье и манеры казались мне столь неуместными на такой улице, что я не имел возможности угадать, что пересадило это тонкое экзотическое растение из оранжерей некой Риджент-стрит на неопрятные картофельные огороды Ливерпуля.
Наконец, я внезапно столкнулся с ним под вывеской «Балтиморского клипера». Он говорил с одним из моих товарищей по плаванию относительно Америки, и долетевшие до меня фразы заставили предположить, что он рассматривал возможность путешествия в мою страну. Будучи очарованным его внешностью и из-за общего рвения насладиться обществом этого неосмотрительного сына джентльмена, – своеобразное удовольствие, так долго недоступное мне, – я пригладил фалды своего жакета и сразу же поприветствовал его, объявив, кто я такой и что ничто не доставит мне большего восхищения, кроме как быть полезным в сообщении любых сведений относительно Америки, в которых он нуждается.
Он оглядел меня, начиная с моего лица и кончая моим жакетом и начиная с моего жакета и кончая моим лицом, и немедленно, но с несколько озадаченным выражением попросил меня составить ему компанию на прогулке.
Мы болтались возле пирса Святого Георгия почти до полуночи, но прежде чем расстались, он с необычной откровенностью рассказал мне много странного из своей истории.
Согласно его собственному утверждению, Гарри Болтон был уроженцем Бьюри-Сент-Эдмундса, городка в Суффолке, не очень далеко отстоящего от Лондона, но рано остался сиротой под присмотром единственной тёти. Своё состояние его мать разделила между ним и его тётей, и таким образом молодой Гарри стал наследником доли приблизительно в пять тысяч фунтов.
Обладая живым умом и приблизившись к периоду взросления, он стал беспокоиться о загородном имении, тем более что у него не было профессии или какого-либо интересного занятия.
Напрасно Бьюри соблазнял его всеми своими прекрасными старыми монашескими достопримечательностями и красивыми берегами Ларка, текущего под тенью величественной и легендарной старой саксонской башни.
Все мои немногие старые исторические ассоциации дышали Бьюри: моими воротами аббатства, которые хранят по сей день руки Эдуарда Исповедника, моей резной крышей старой церкви Святой Марии, которая избежала низменного гнева фанатичных пуритан, королевским прахом Мэри Тюдор, что спит внутри меня, моими нормандскими руинами и всеми старыми аббатами Бьюри, нет, о Гарри, оставь меня! Где ты найдёшь более тенистые дорожки, чем под моими липами? где есть сады прекрасней, чем те, что находятся внутри старых стен моего монастыря, к которым ты проходишь через мои роскошные ворота? О, если, о Гарри, ты равнодушен к моим историческим мхам и тебя не заботит моя ежегодно цветущая зелень, и ты хочешь соблазниться другими соцветиями и, как прожигатель, потратить своё наследство, то не уходи из старого Бьюри, чтобы сделать это. Вот здесь, на Ангельском Холме, уже есть мой кофе и игральные комнаты, и бильярдные салоны, где ты можешь попусту тратить время по утрам, даже если пуст твой стакан и пуст твой кошелёк, и ты это знаешь. Напрасно. Бьюри ничем не привлекал предприимчивого Гарри, который решил поспешить в Лондон, где однажды зимой в компании игроков и денди он потерял всё до последнего соверена.
Что теперь было делать? Его друзья собрали ему часть необходимого, и скоро Гарри отправился в Бомбей гардемарином от Ост-Индской компании, во время службы в которой он был известен как «морская свинка», каковым шуточным названием тогда награждала гардемаринов команда. И, учитывая порочность его поведения, его изящное сложение и мягкий цвет лица и что золотые гинеи были для него недоступны, это прозвище в отношении бедного Гарри оказалось весьма неподходящим. Он совершил одно путешествие и вернулся, другое, и вернулся, и затем бросил своё занятие с отвращением. По прошествии нескольких недель в Лондоне его кошелёк снова был почти истощён, хотя, много промотав, он отвергал мысль о возвращении домой к своей тёте и исправиться – хотя она часто писала ему любезнейшие письма с этой надеждой, Гарри решил поторопиться в Новый Свет
